wise-cat вывесил фотку

Фото из альбома Ummi
Представление о том, что в стране в начале 1740-х годов царил режим иностранных поработителей, ошибочно. Императрица Анна Ивановна, ее фаворит Бирон и Брауншвейгская фамилия не вели политики в ущерб интересам России (см. подробнее Анисимов, 1994). Русская армия, возглавляемая иностранцем, генералом Петром Ласси, одержала в августе 1741 года блестящую победу в Финляндии, у крепости Вильманстранд. Патриотов раздражал, что иноземцы заняли высокие места при «природнорусской» Императрице Анне Иовановне, боявшейся политической активности соплеменников - героев дискуссий 1730 года. Некто Иван Самгин, в 1739 году говорил товарищам: «Вот наши министры и прочие господа мимо достойной наследницы Государыни Цесаревны (Елизаветы Петровны) избрали на престол российской эту Государыню (Анну Иовановну), чая, что при ней не будут иноземцы иметь болыцину (то есть преимущество. - Е.А.), а Цесаревну мимо обошли… Но Бог за презрение достойного наследника сделал над нашими господами так, что (только) на головах их не ездят иноземцы» (Германн, с.177; Чистович, с.545). Патриоты, как это бывает, забыли что иностранцев «натащил» Петр Великий, который более других заботился о могуществе России и они не представляли опасности для национального существования страны. При этом, приводя сочувственные высказывания, не следует забывать, что сами патриоты оказывались в застенках Тайной канцелярии рядом с теми, кто выражался о Цесаревне Елизавете не так доброжелательно: одни сидели за то, что называли Цесаревну незаконнорожденной («выблядком»), рожденной до брака а потому недостойной короны, другие не простили ей происхождение от прачки Марты Скавронской; третьи припоминали легкомысленное поведение после смерти Петра Великого. Не следует преувеличивать и поддержку Елизаветы в дворянской среде. Именные списки лейб-компании - 308 гвардейцев, позволяют сделать вывод, что среди них дворяне составляли менее одной трети - из 54 человек. Остальные происходили из крестьян, горожан, церковников, солдатских детей, казаков, причем крестьяне составляли почти половину - 44% (Именные списки). В среде «повстанцев» не оказалось ни одного представителя знатных родов, не было даже ни одного офицера - известно, что переворот 25 ноября осуществили три сотни гвардейцев из десяти тысяч гвардейских солдат!

Заметим, что идея о засилье иноземцев до Елизаветы активно эксплуатировалась именно в ее царствование и оказала влияние на восприятие потомками (историками и литераторами) времени Анны Ивановны и Анны Леопольдовны как некоего темного царства национального угнетения. Итак, не было засилья иностранцев, против которых восстала дочь Петра Великого. Не было поддержки дворянства, офицерства и гвардии. Почему же переворот удался так легко и цесаревна стала Императрицей? Думаю, причина успеха - благоприятная политическая конъюнктура, точнее - слабость власти. Ранее, во времена Анны Ивановны и Бирона, Цесаревна и думать не могла о перевороте - она боялась этих людей. Во времена регентства ситуация изменилась - со сцены сошли решительные деятели и режим ничего не предпринял, чтобы предупредить мятеж. Вторая причина - решительность окружения Елизаветы, обещавшего в случае успеха поддержку гвардии и народа. Третья причина - беспокойство Цесаревны о будущем. Наконец, важным фактором стали иностранные деньги, которыми были подкуплены участники путча.


«Валерий Якоби: А.П.Волынский на заседании кабинета министров. 1875 год»

Причастность к заговору иностранных дипломатов - одна из интереснейших черт переворота, которую победители всячески скрывали. Сближение Елизаветы со шведским посланником Нолькеном произошло осенью 1740 года. Накануне смерти Императрицы Анны (она скончалась 17 октября) шведский посланник получил депешу из Стокгольма от графа К. Юлленборга. Эта бумага привела к важным международным событиям и, в конечном счете, повлияла на ситуацию в России. Опытный политик предвидел: умрет Императрица Анна Ивановна и в России завяжется борьба за власть - поэтому необходимо уже сейчас войти в контакт с одной из придворных группировок, которая в обмен на финансовую и военную помощь согласится на территориальные уступки Швеции. С момента заключения Ништадтского мира, которым Швеция признала поражение в Северной войне прошло всего двадцать лет и многие в Швеции жаждали реванша, ожидая подходящего момента. Проблема войны с Россией дебатировалась в рикстаге, среди дворян, которые разделялись на две партии: партию «шляп» - сторонников войны и партию «колпаков», в которую входили приверженцы мирных отношений с восточным соседом. Воинственные «шляпы» победили на рикстаге 1739 года партию «колпаков», и Юлленборг возглавил правительство, начавшее подготовку к войне с Россией. Чтобы этому воспрепятствовать, русские дипломаты в Стокгольме щедро раздавали золото для подкупа высших сановников. Но в этот раз золотая плотина оказалась невысокой, и шведская армия срочно стягивалась в Финляндию - к предполагаемому театру военных действий.

Юлленборг дал дипломату задание - расколоть накануне войны русскую элиту. Шведский посланник приступил к исполнению воли начальства, иначе говоря, вмешался во внутренние дела России. Следует отметить, что такое поведение иностранных дипломатов считалось тогда делом обычным. Достойно внимания определение дипломатического представителя (министра) в стране «резидентирования», данное в записке Коллегии иностранных дел от 6 июня 1744 года: «Министр иностранный есть, яко представитель и дозволенный надзиратель поступков другого двора, для уведомления и предостережения своего Государя о том, что тот двор чинить или предприять вознамеривается; одним словом министра никак лутше сравнять нельзя, как с дозволенным у себя шпионом… и потому сколь с одной стороны министры о всем происходящем разведывать стараются, столь, с другой, тщание прилагается то, что не подлежит им ведать, от них скрывать и им не объявлять». Далее в записке говорится о пределах, в которые посланник «без лишения своего права вступаться не должен», а именно: «1. Поношение освященных государевых персон, качеств и склонностей их; 2. Всякое народное противу Государя возмущение, подкупление чужих подданных и заведение тем себе партии и следственно опровержение ему противной, яко такие перемены единственно в государевой воле состоять имеют; 3. Посылка ко двору своему ругательных и предосудительных реляций». Нолькен и маркиз Шетарди все эти пределы многократно преступали, впрочем, как и множество других дипломатов (в том числе и русских), интриговавших при иностранных дворах. Но вернемся к Нолькену и его миссии. Группировок накануне смерти Императрицы было три: Бирон, Брауншвейгская фамилия и группировка Елизаветы Петровны. Однако сразу после смерти Императрицы Анны события опередили расчеты Юлленборга - Бирон, назначенный регентом свергнут 9 ноября 1740 года и у власти укрепилась Брауншвейгская фамилия. Таким образом, другой оппозиции, кроме «партии» Цесаревны не осталось.


« Перспектива Адмиралтейства. Гравюра Г.Качалова с рисунка М.Махаева, 1753 год

По-видимому, тогда Нолькен, пользуясь знакомством с хирургом Цесаревны Иоганном Германом Лестоком, начал переговоры с Елизаветой - сначала через посредников, а потом и лично. Юлленборг предписал согласовывать свои действия с французским посланником маркизом Иоахимом-Жаном Тротти де ла Шетарди, не так давно прибывшим в Россию. Русско-французские отношения не были теплыми, особенно после русско-польской войны 1734 года, когда Франция выступила на стороне польского короля Станислава I Лещинского и в 1733 году отозвала из Петербурга Маньяна. Только через шесть лет Версаль решив восстановить отношения с Россией послал в Петербург маркиза Шетарди, слывшего человеком ловким и опытным. Версалю не нравились дружественные отношения России и Австрии и борьбу с австрийским влиянием Версаль считал важнейшей задачей Шетарди. В инструкции Шетарди говорилось, что при вручении верительных грамот он не может передать Императрице «уверения в самой нежной совершенной дружбе», а может засвидетельствовать лишь «удовольствие, которым преисполнен Его величество при возобновлении добрых отношений». Как понимает читатель, это почти грубость, но Версаль решил удержать русских от объятий. Важнее другое положение в инструкции Шетарди, которое можно назвать шпионским. Посланнику предписывалось вести себя крайне осторожно, «но в то же время важно, чтобы маркиз Шетарди, употребляя всевозможные предосторожности, узнал, как возможно вернее, о состоянии умов, о положении русских фамилий, о влиянии друзей, которых может иметь принцесса Елизавета, о сторонниках дома Голштинского, которые сохранились в России, о духе в разных корпусах войск и тех, кто ими командует, наконец обо всем, что может дать понятие о вероятности переворота, в особенности, если Царица скончается прежде, чем сделает распоряжение о наследовании престолом» (Пекарский, с.40-41).


Император Иоан VI Антонович (1740 - 1764)

Шетарди оказался в русской столице тем более кстати, что почти сразу же после его приезда произошли важные и стремительные события - после смерти Императрицы к власти пришла Брауншвейгская фамилия, родственная династии Габсбургов - это удвоило усилия посланника в борьбе против австрийского влияния. Словом, в конце 1740 года Франция, и Швеция были заинтересованы в свержении Брауншвейгской фамилии. Все это благоприятствовало сотрудничеству дипломатов, однако совместные действия наладились не сразу - Шетарди сомневался относительно Елизаветы и ее возможностей как политика. Он признавал, что Цесаревна пользуется популярностью в обществе как дочь Петра Великого, но «страсть к удовольствиям ослабила у принцессы честолюбивые стремления; она находится в состоянии бессилия, из которого не выйдет, если не послушается добрых советов», но « она окружена лицами, неспособными давать ей советы. Отсюда необходимо происходит уныние, которое вселяет в нее робость даже относительно самых простых действий» (РИО, 92, с.54-55, 99). Должно согласиться, что многое в этой характеристике - правда. И на вершине власти Елизавета проявляла осторожность - советников у нее, действительно, не было, а первым мудрецом слыл Лесток, человек легкомысленный и самовлюбленный; солидные политики сторонились Цесаревны, чтоб не оказаться под подозрением Императрицы Анны Иовановны. Известно, что когда весной 1740 года началось громкое дело кабинет-министра Артемия Волынского, следователи пытались выведать у него, не связан ли он с Цесаревной, но Волынский считал Цесаревну девицей «ветреницей» и, как признавал дворецкий Волынского Василий Кубанец, который написал на своего господина больше десятка доносов, Волынский стремился «убежать Цесаревны, чтоб подозрения… не взяли б» (РГАДА, 6, 1, 198, л.89).


Дворец Э-И Бирона Руэнталь, Латвия

Шетарди был так убежден относительно характера Цесаревны, что уговаривал Нолькена бросить бесполезную затею, однако с начала 1741 года француз заметил, что шведский посланник, соглашаясь с коллегой, тем не менее дела своего не бросал. Швед конфиденциально уверял Шетарди, что «партия принцессы Елизаветы не так ничтожна», как кажется со стороны, что Цесаревна не сидит сложа руки, она вступила в переговоры с рядом государственных деятелей и генералов, и - самое главное - гвардия готова к действиям в пользу дочери Петра Великого. Шетарди написал министру иностранных дел Ж. Ж. Амело, что следует пересмотреть прежние суждения о Цесаревне и «для службы короля будет важно оказать содействие вступлению на престол Елизаветы и тем привести Россию по отношению к иностранным государствам в прежнее ее положение», то есть в состояние, когда страна, поднятая Петром на вершину могущества, никоим образом не угрожала французским интересам. А это станет возможно, когда во главе окажется такая ничтожная личность, какой по мнению Шетарди была Елизавета. Одновременно маркиз не доверял Нолькену: а что если в случае победы цесаревны Франция не сможет «разделить благодарность, которую стяжает Швеция, поддерживая интересы Елизаветы?» (РИО, 96, с.187). Амело согласился и разрешил посланнику ввязаться в подготовку заговора.

Шетарди с азартом устремился по пути интриг - он увлекся романтикой тайных встреч, переодеваний, тайников, многозначительных улыбок. Княгиня Ангальт-Цербстская Иоганна Елизавета, писала со слов современников что свидания Шетарди с доверенными лицами цесаревны «происходили в темные ночи, во время гроз, ливней, метелей, в местах, куда кидали падаль» (Анна-Елизавета, с.465). Вот как описывает маркиз дипломатические ухаживания за цесаревной: «Я открыл бал с принцессою Елизаветою… и мне удалось также при прощании кратко выразить ей, что если я не мог прежде выполнить пред ней своего долга, то это произошло единственно от желания исполнить это как можно проще и естественнее. Она меня поняла и, как на ней преимущественно тяготеют стеснения, то она выказывалась потом тронутою моим вниманием» (Пекарский, с.67). Цесаревна отвечала взаимностью. В июле 1741 года камер-юнкер Елизаветы сказал посланнику, что Ее высочество «проезжала три раза в гондоле около набережной занимаемою мною дачи, выходящей на реку и чтобы лучше быть услышанною, ездила в сопровождении роговой музыки и никак не могла уловить дня, в который бы я не ездил в город, и что я впрочем могу быть уверен, что она часто думает обо мне и даже, для облегчения переговоров со мною, хотела купить дом, соседственный с моим садом, но в том помешали данные ей предостережения. Камер-юнкер дал понять, что принцесса будет приятно удивлена, если, возвращаясь сегодня в Петербург около 8 часов, мне представится случай встретить ее по дороге» (Пекарский, 287-288).


Ф-Б. Растрелли: десюдепорт; Руэнталь, Латвия

Скоро француз стал тайно приезжать во дворец Цесаревны и вести переговоры. Шпионы регулярно сообщали начальству об этих визитах и были убеждены, что маркиз прокрадывается в покои Цесаревны не как любовник. Как мы помним, об этом говорил Финчу весной 1741 года принц Антон-Ульрих. Судя по письмам Шетарди он занялся рискованным делом всерьез, считая себя крестным отцом заговора, и улыбка русской красавицы, говорившей на прекрасном французском языке и одетой по парижской моде, приятно будоражила галантного кавалера, мечты которого заходили так далеко, что кружилась голова! Амело из Парижа призывал к осторожности, советовал поставить дело таким образом, чтобы вся тяжесть задуманного предприятия лежали на шведах - ими надлежало руководить, так, чтобы цесаревна «доподлинно знала о главной пружине, давшей ход ее делу так, чтобы для интересов короля можно было пожать плоды, которые мы вправе ожидать отсюда» (РИО, 92, с.541). Во Франции это называется таскать каштаны из огня чужими руками. В переписке обсуждались и «пользы» от прихода Елизаветы, которая отдаст «ненужные» территории и, «уступая склонности народа, она немедленно переедет в Москву… морские силы будут пренебрежены» (Пекарский, с.248). Словом - Россия вернется к старине. Так думали многие иностранцы. Английский посланник Финч писал 21 июня 1741 года, что большая часть дворян - «закоренелые русские, и только принуждение и сила могут помешать им возвратиться к старинным обычаям. Нет из них ни одного, который бы не желал видеть Петербурга на дне морском, а завоеванные области пошедшими к черту, лишь бы иметь возможность возвратиться в Москву, где вблизи своих имений они бы могли жить с большею роскошью и с меньшими издержками. Они не хотят иметь никакого дела с Европою, ненавидят иноземцев: лишь бы ими воспользоваться на время войны, а потом избавиться от них. И для них легче быть сосланными в страшные места Сибири, чем служить на кораблях».

Знал ли Нолькен о планах французов - не суть важно; он шел по своему пути - не спеша уговаривал цесаревну согласиться на шведский план. Суть плана состояла в том, чтобы Елизавета и ее люди готовили мятеж, а в это время Швеция объявляет войну России, наступает на Петербург, приводит правительство Анны Леопольдовны к краху, чем и должна воспользоваться Елизавета для захвата власти. Но за эту помощь Императрица обещает заплатить высокую цену - вернуть шведам территории в Восточной Прибалтике, которые отошли к России по мирному договору в Ништадте в 1721 году. отметим, что шведы обманывали Цесаревну - на сессии 1740-1741 годов рикстаг постановил субсидировать военные действия с Россией независимо от успеха переговоров Нолькена с Елизаветой. Но шведам была нужна поддержка из Петербурга и Нолькена поощряли к переговорам с цесаревной. Однако он долго не мог добиться успеха. В этом оказались виноваты сами шведы. Они действовали слишком прямолинейно - согласиться, даже ради власти, на отдачу территорий, завоеванных ее отцом, Елизавета не могла. Это понимали и в Версале. Амело писал: «Я ничуть не удивлен, что принцесса Елизавета избегала объяснений о какой бы то ни было земельной уступке Швеции со своей стороны; я всегда думал, что эта принцесса не пожелает начать с условий, которые могли обескуражить и, пожалуй, расстроить ее партию, опозорив принцессу в глазах народа». Он предполагал, что Елизавету останавливает, то, что Россия лишается «по ее вине выгод и приобретений, составлявших предмет громадных усилий Петра I» (РИО, 96, с.289).


Дворец Руенталь, Латвия

Так оно и было. Нет сомнений, что пристальное внимание к Цесаревне со стороны великих держав воодушевило Елизавету и придавало силы и надежду на успех дела, о котором она раньше не помышляла. Ухаживания дипломатов служили для «куражу» - для повышения собственной самооценки. Кроме того, были и житейские проблемы - у нее не было денег, а любовь гвардейцев без звонкой монеты оставалась платонической - здесь и возникали трудности в переговорах Елизаветы с Нолькеном, а потом и с обаятельным Шетарди. Нолькен, следуя инструкциям из Стокгольма, хотел, чтобы условия соглашения были записаны и заверены рукой императрицы Елизаветы I. Нолькен предложил ей простой и ясный план: цесаревна подписывает обращение-обязательство к шведскому королю Фредерику I с просьбой помочь взойти на престол, король начинает войну против России, его войско наступает на Петербург и тем самым облегчает переворот в пользу Елизаветы. При этом русская государыня должна согласиться на «все меры, которые Его величество и королевство Шведское сочтут уместным принять для этой цели». В случае исполнения задуманного Елизавета обещала «не только отблагодарить короля и королевство Шведское за все издержки этого предприятия (иначе говоря - оплатить расходы шведов на войну с Россией. - Е.А.), но и представить им самые существенные доказательства (своей) признательности» (РИО, 92, с.247). Во исполнение задуманного король обещал передать Цесаревне через Нолькена 100 тысяч экю. Юлленборг пошел дальше - он требовал, чтобы Цесаревна готовилась бежать в Швецию, «когда наступит момент нанесения решительного удара», дабы потом (с обозом оккупационной армии) вступить в Санкт- Петербург.

Цесаревна оказалась в сложном положении - подписать такую бумагу значило вынести себе смертный приговор в случае провала дела, либо способствовать закабалению своего государства шведами; но отказать богатым сватам она тоже не могла - деньги были очень нужны. Поэтому она тянула время и просила ограничиться устными обязательствами в обмен на обещанные деньги. Нолькен не проявил необходимой гибкости, и переговоры зашли в тупик. В этот момент к спорам и присоединился Шетарди, стремившийся силой своего обаяния и блеском французского золота (в виде аванса) убедить Цесаревну подписать нужную шведам бумагу. Однако усилия франко-шведсцкого дуэта оказались напрасными - Елизавета проявила одну из главных черт политика - не спешить с решениями, но вести переговоры так, чтобы партнерам казалось: вот-вот победа будет за ними. Поэтому в Стокгольм и Версаль летели депеши о том, что «партия» Цесаревны готова выступить и нужное соглашение почти подписано. Но время шло, зиму сменила весна, потом пришло лето 1741 года, Шведские войска стягивались к русской границе в Финляндии - а трактат из Петербурга не присылали. К лету Нолькен и Шетарди стали понимать причины проволочек, Шетарди писал в Версаль: «Что касается нерешительности принцессы, мы с Нолькеном предполагаем, что партия ее, ставит ей на вид следующее: она сделается ненавистной народу, если окажется, что она призвала шведов и привлекла их в Россию» (РИО, 92, с.228, 247).


Зал во дворце. Эскиз к опере А.Н.Корещенко «Ледяной дом»,1900 год

Дипломаты были правы - именно это более всего волновало принцессу, которая не хотела вступать на престол с помощью вражеских войск, а потом отдать шведам завоеванные русскими территории. Так повелось, что самым страшным грехом государственного деятеля является намерение отдать соседям что-либо из некогда захваченных земель - империя умела присоединять новые земли, а отдавать их всегда считалось позором. И тем не менее, понимая причину колебаний и сомнений Цесаревны, союзники не нашли решения, полагая, что у Елизаветы нет иного выхода, как подписать бумагу и получить деньги - шли напролом. В начале лета Нолькен собирался домой, его миссия в связи с началом войны заканчивалась. На последнюю встречу с Цесаревной он явился с готовой бумагой, чтобы, получив тут же подпись Елизаветы и самолично отвезти документ в Швецию. Но и на этот раз его постигла неудача - Цесаревна под благовидным предлогом отказалась подписать обязательство; впрочем в Петербурге оставался Шетарди, а главное - он полагал, что военные победы шведов сделают цесаревну более сговорчивой


URL записи