Рамзану Кадырову (я уважаю этого человека) достаточно перебросить в Сирию один свой особый полк... http://fb.me/1nRL2LXgS
Рамзану Кадырову (я уважаю этого человека) достаточно перебросить в Сирию один свой особый полк... http://fb.me/1nRL2LXgS
…Ко мне пришла женщина, врач, с диагнозом: сколиоз позвоночника четвертой степени. Я увидел вдруг распятого Иисуса и посоветовал ей прийти в церковь к распятому Иисусу, когда идет отпевание, мысленно потрогать этим местом распятие. Она это сделала, прибежала ко мне. «Ничего не могу понять, но болезнь исчезла». Кто совершил чудо?
Потом позвонил лечащий врач с вопросом: неужели я вылечил сколиоз четвертой степени? «Нет, я его не вылечил, его там просто не было». «Но на снимках он очевиден». «Рентген надул вас всех». «Но куда делся сколиоз?»
Поэтому, я на себя не взваливаю ответственность, что я вылечил эту даму. Бог вылечил. А вот как он это сделал, с этим вопросом обратитесь к нему»….
Когда-то великий Ибн Сина сказал: возьмите эту траву и приложите к этому месту, а там - как аллах пожелает…
Существование призраков объяснили теорией относительности — Танатогнозия
Американский психолог Джон Качуба, автор книги «Охотники за привидениями», утверждает, что законы Эйнштейна доказывают: энергия тела человека не исчезает после его смерти. Согласно теории относительности легендарного немецкого физика, любая энергия во Вселенной константна. Т.е. все физические процессы в инерциальных системах отсчета протекают одинаково, независимо от того, неподвижна ли система или она находится в состоянии равномерного и прямолинейного движения. Выходит, после смерти от человека остается некая энергетическая материя, которая не может быть разрушена из-за своих физических свойств.Эйнштейн утверждал, что все пространство заполнено невидимым веществом, которое он называл «эфиром». Пустоты быть не может, иначе все известные нам законы физики — вроде гравитации или распространения света — просто не могли бы существовать. Американский психолог же предположил, что «эфир» — это и есть та самая энергия, которая освободилась из тела после смерти человека.
«Когда мы едим, мы преобразуем накопленную растениями или животными тепловую энергию в нашу, в своеобразное биологическое электричество. Именно оно заставляет сердце биться, легкие — дышать, поэтому мы можем двигаться. Когда же наступает физическая смерть, это электричество высвобождается. Оно не просто тает в воздухе, а соединяется с материей, которая наполняет это пространство, не делает его пустым», — предложил новую интерпретацию Теории относительности Джон Качуба.Однако он подчеркнул, что это вовсе не доказывает существование каких-либо полупрозрачных сфер: женщин в белом, гремящих кандалами старцев и т.п. Его теория исключительно научная, построенная на законах физики. «Я бы не хотел, чтобы меня принимали за очередного искателя паранормальной активности, эти страшилки меня не интересуют», — сказал он.
А вот Нил Джонсон, психолог из Чикагского университета, придерживается мнения, что привидения являются исключительно плодом воображения. «Это все воображение и игры разума. Когда мы очень хотим что-то увидеть, мы представляем себе это, а потом и начинаем верить, будто и вправду стали свидетелями необъяснимого. Каждый из нас может припомнить хотя бы три истории, когда в темноте принимали вешалку за человека в прихожей. Наше воображение особенно разыгрывается тогда, когда рецепторы не получают достаточно информации, проще говоря, когда видимость или слышимость встречается с препятствиями», — объяснил он.
Американский психолог советует всегда искать рациональное объяснение событиям. Неисправная проводка может привести к тому, что лампочка внезапно гаснет. Старые половицы или шум соседей могут часто приниматься за присутствие духов. А вещи, которые пропадают и внезапно появляются опять, это не что иное, как простая забывчивость. Многие люди фотографируют пустые комнаты на низкокачественные фотоаппараты, а потом получают снимки с прозрачными сферами. Джонсон на этот счет замечает, что следует хоть иногда протирать объектив.
Это заявление может огорчить медиумов и парапсихологов, с приборами рыщущих по заколдованным местам и старым особнякам в надежде документально зафиксировать полтергейст. Зато никак не помешает тем, кто делает выгодный бизнес на любви людей к неизведанному.
Например, Линн Мойси, владелец старого особняка Лаример, пригласил к себе группу исследователей для установления уровня паранормальной активности. Потом, обзаведясь официальным подтверждением существования призраков в его доме, решил, что не стоит добру пропадать и организовал «тур с привидениями» по особняку Лаример. Цена тура составляет 10 дол. с человека, обязательна предварительная регистрация. Другие владельцы подобной недвижимости пока ждут приезда исследователей с инфракрасными камерами.
Послание СаЛуСа с Сириуса от 6 сентября 2013 года
В течение очень долгого времени старая система пыталась понизить ваши истинные ощущения до минимально возможного состояния существования, не позволяя чувствовать, что это делается только для служения ее хозяевам. Мы готовы показать вам вашу историю, какой она была, и сейчас оказываем огромное давление на ваших лидеров, чтобы открыть всю необходимую информацию, которая должны быть сказана перед этим откровением.С земельным вопросом, узловым вопросом всей нашей жизни, я очень скоро связал свою государственную службу и об этом расскажу кое-что далее. Но хронологически моей «крестьянской» работе (около Витте и потом около Столыпина) предшествовали другие служебные поручения, такие характерные для начинавшихся переломных лет царствования Николая II, для новых веяний, возвращавших Россию от паузы Александра III к творчеству Александра II... Никакой критики на политику Императора Александра III и я в своей юбилейной истории, понятно, не наводил, был осторожен; в моей книге были четко сгруппированы и показаны только события восьмидесятых годов, во многом впервые извлеченные из архивов. Куломзин остался доволен моей «историей» и находил, что она «читается легче, чем середонинские тома». Государь, вряд ли ее читавший, но наверное перелиставший (перед отцом он благоговел), тоже вынес одобрительное впечатление; так, по крайней мере, меня любезно уверял близкий к нему человек, командующий главной императорской квартирой, генерал граф А. В. Олсуфьев, обворожительный старый чудак - с серьгой в ухе. К Олсуфьеву меня ввел друг моих студенческих лет художник П. И. Нерадовский (впоследствии директор петербургского музея имени Александра III). Нерадовский и его сестра Леля, подруга моей сестры Шуры, одно время даже снимали вместе с нами, вчетвером, одну маленькую квартирку на Васильевском острове, поближе к университету и Академии художеств. Нерадовские были сироты, и Олсуфьевы были их опекунами, сердечно о них заботившимися, вследствие чего отношение и ко мне оказалось дружески покровительственным, чуть ли не родственным.
Прочное основание моей карьеры было, таким образом, положено уже в первый год службы. Но ближайшие результаты для меня были, конечно скромными, и для моей молодой гордости они показались чуть ли не унизительными. Меня тогда же произвели в следующий чин - титулярного советника - и дали, обгоняя всех других причисленных, первое штатное место в канцелярии: письмоводителя, с окладом полторы тысячи рублей в год. С высот моих «исторических» горизонтов все это показалось мне таким мизерным, что я в душе снова решил было плюнуть на службу («Меня даже не показали Государю на юбилее... Вернусь к науке, туда, где меня ценили»). Экземпляр своей книги («Исторический обзор деятельности Комитета министров», том 4-й, «Царствование Императора Александра III, 1881 - 1894») я отвез своему профессору государственного права И. А. Ивановскому. Прием был любезный, а через несколько недель Ивановский сообщил, что моя работа («по первоисточникам») произвела хорошее впечатление на факультет, что факультет склонен даже зачесть ее мне как магистерскую диссертацию. «Так что сдавайте поскорее магистерский экзамен - вы ведь были к нему почти готовы уже год назад - и легко получите ученую степень». Подготовка к экзамену была у меня, и вправду, сильно подвинута потому, что я еще на третьем курсе университета, после получения золотой медали, остался на курсе, потерял лишний год, и Ивановский тогда уже стал меня готовить к ответам на темы, обычно ставившиеся на экзамене магистрантам. Остался же я на лишний год потому, что 1899 год был отмечен в Петербурге рядом студенческих манифестаций, причем полиция, разгоняя толпы студентов, пускала в ход нагайки. В манифестациях я не участвовал и им не сочувствовал, но нагайки студентам императорского университета (в форме!) казались мне оскорбительными, и я, повинуясь общестуденческому настроению, не держал очередных экзаменов весной, сейчас же после нагаек, а подал прошение об отложении этих экзаменов (очень легких на 3-м курсе) на осень. Профессора обнадеживали, что разрешение держать осенью будет легко дано, и отказ министерства, связанный с решением оставить всех нас на второй год, был резким и неожиданным.

«Портрет Его Величества Государя Императора Николая II, 1895 год.»
Что не я один считал тогда нагайки неоправданными, показывает следующий случай: когда студентов на Невском проспекте, после манифестации у Казанского собора, разгоняли, т. е. били нагайками, проходивший мимо свитский генерал, очень близкий к Государю, начальник Главного управления уделов, князь Л. Д. Вяземский так был возмущен, что высказал свое возмущение полицейскому офицеру. Правда, за это, по жалобе градоначальника Клейгельса, Вяземский был на короткое время выслав в свое имение, но общественное мнение столицы было тогда не за Клейгельса. В правительственных кругах было ощущение неловкости. Студенческие беспорядки, начавшиеся в Петербурге 8 февраля, в день университетского праздника, перекинулись в другие города и в другие учебные заведения столицы. И уже через неделю, 14 февраля, Государь назначил генерал-адъютанта Банковского, старого и тактичного человека, расследовать причины студенческих волнений. Ванновский занял примирительную позицию, лично опросил многих студентов и быстро приобрел популярность. Но министр народного просвещения Боголепов, человек, не имевший ни достаточного авторитета, ни опыта, продолжал делать ошибки. Одной из худших была придуманная им мера: сдавать исключенных за беспорядки студентов в солдаты, привлекая их немедленно к отбыванию воинской повинности. Через два года один из таких исключенных, Карпович, выстрелом из револьвера убил Боголепова на приеме у него в министерстве. Но так как преемником Боголепова был назначен Ванновский, то понемногу университетская жизнь вошла в спокойную колею (а Карпович бежал через несколько лет с каторги). Убедившись из разговора с Ивановским, что университет не только не считает составление мною официальной истории изменой науке, а, напротив, хотел бы сохранить со мною связь, я тогда настроился на полное возвращение к науке и, помню, в тот же день вытащил из сундука свои ученические тетрадки с русскими моими конспектами немецких фолиантов юридической премудрости (Лабанд, Еллинек, Блунчли).
Но у Анатолия Николаевича Куломзина оказались на меня другие виды.
С окончанием юбилейных торжеств возврат к будничной работе его больше не привлекал, и он решил выдвинуть свою кандидатуру в министры народного просвещения. Ясно было, что престарелый Ванновский долго не проживет и, во всяком случае, долго министром не останется. И Куломзин, горячий патриот и либерал по убеждениям (он и начал свою карьеру женитьбой на дочери либерального министра юстиции при Александре II Замятнина), решил связать свое назначение с получением согласия Государя на подъем в России начального народного образования: подать Государю записку о введении у нас всеобщего обучения. Озаглавил он записку так: «Доступность начальной школы в России». А писать ее поручил мне, откомандировав в мое распоряжение для цифровых расчетов трех сослуживцев по канцелярии. «Во многих губернских земствах, - сказал мне Куломзин, - такие проекты уже составлены: сделан и подсчет, сколько денег и времени, и новых учителей, и новых школьных зданий на это потребуется. Соберите эти земские проекты, проверьте их, сцементируйте и изготовьте печатный проект введения общедоступной начальной школы так, как если бы вы изготовляли уже окончательное постановление об этом Комитета министров. Чтобы было ясно: сколько именно денег и времени потребуется для практического осуществления этого великого дела». Труд был большой, но меня увлек. Записка, отпечатанная в виде небольшой книжки, через несколько месяцев была изготовлена и Куломзиным представлена. Она лежала на столе у Государя, на видном месте, довольно долго, и я льщу себя надеждой, что она повлияла на решение Государя - уже в думский период, горячо взяться за народную школу. А в думских и земских кругах записка Куломзина о народном образовании (он ее потом рассылал) стала известной и пользовалась почетом: так говорили мне потом видные члены Думы. Во всяком случае, к концу последнего царствования свыше 90% детей уже обучалось в народных школах. Но Куломзин тогда, в 1903 году, назначен министром не был, хотя иные, близкие ко Двору люди его уже поздравляли, видя живой интерес Государя к записке Куломзина. Министром народного просвещения был назначен тогда - неведомыми мне путями - Зенгер, человек порядочный и серьезный, но стоявший очень далеко вообще от русской жизни. Сам Зенгер увлекался классицизмом, древними языками; в Петербурге говорили, что он прекрасно перевел стихами на латинский язык пушкинского «Евгения Онегина». Огромный, но до чего бессмысленный труд: с живого языка переводить на мертвый - для кого?!

«Владимир Маковский: Беседа. Сановники. 1900 год. (бумага, акварель, белила.)»
Лично я был скорее доволен тогда неуспехом Куломзина, так как боялся, что он в случае назначения потащит меня за собой в министерство просвещения - на должность, конечно, второстепенную (в 24 года!) - и это меня уже никак не прельщало. Но вернуться к науке мне все-таки не удалось, и я, по совести, никогда не жалел в России о том, что не стал «писаться» профессором. Только в Европе, уже в эмиграции, я понял, какую этот профессорский титул, мне уже просившийся в руки, принес бы мне здесь и рекламу и пользу. Но меня ожидало другое - и гораздо более меня привлекавшее. Вырос я, провел детство, отрочество и первые годы юности на Кавказе (уже как петербургский студент я проводил немало месяцев дома, в Тифлисе, или в небольшом имении моего отца в Горийском уезде). Там русская власть переживала период «затмения». Годы вооруженной борьбы с горцами Кавказа и первоначальное управление этим чудесным краем (находилось оно в руках людей с широкими взглядами эпохи Александра II: Воронцова, князя Барятинского, великого князя Михаила Николаевича, брата Государя) сменилось тусклыми буднями: чиновники, приезжавшие служить на Кавказ, отбирались не из лучших. Горцы Кавказа, как мне рассказывал видный чеченец Чермоев, постоянно спрашивали: «Где же теперь те русские, которые нас покорили? Те были замечательные люди, а эти, теперешние - совсем другие». Последний же главноначальствующий на Кавказе, князь Г. С. Голицын, затеял поскорее обрусить край, потеснив туземцев; он внес в управление узость и самодурство, со всеми ссорился и, как острили в Тифлисе люди судейские, управлял краем в состоянии запальчивости и раздражения, но «без заранее обдуманного намерения». Все изменилось к лучшему с назначением его преемника, графа И. И. Воронцова-Дашкова, бывшего раньше министром Двора при Александре III и получившего теперь звание Наместника Его Императорского Величества на Кавказе. Граф Воронцов, красавец и рыцарь, отличался нравственным благородством и широтою политических взглядов. Мне сказывали люди знающие («злейший» петербуржец А. А. Половцев, свой человек для всей русской аристократии, богач и дипломат, товарищ министра иностранных дел), что именно Воронцова изобразил Толстой в «Анне Карениной» под именем Вронского, как себя - под именем Левина. Но если это так, в чем я не могу сомневаться, то Толстой был крайне несправедлив к Воронцову: у Вронского в романе нет и в помине того патриотизма и той жизненной мудрости, какую проявил Воронцов, правда, уже на склоне лет, умудренный знанием людей и неисчерпаемым психологическим опытом.
Итак, кавказским наместником стал в 1903 году старый граф Воронцов-Дашков, а представителем Воронцова в Петербурге, в Комитете министров, в Государственном Совете (впоследствии и в Государственной Думе) был сделан не кто ивой, как мой давний покровитель барон Нольде, одновременно сменивший Куломзина и на посту управляющего делами Комитета министров. Куломзин же стал членом Государственного Совета. Своим директором канцелярии Воронцов пригласил в Тифлис Петерсона, хорошо меня уже знавшего по канцелярии Комитета министров. В составе же своей петербургской канцелярии Нольде, по соглашению с Петерсоном, образовал особое кавказское отделение, где вскоре сосредоточилась вся переписка Воронцова с министерствами и представление важнейших кавказских дел на решение Государя. Это кавказское отделение поручили всецело мне. Помощником к себе я устроил моего товарища по университету князя 3. Д. Авалова, автора книги «Присоединение Грузии к России», впоследствии видного грузинского политического деятеля. Скажу в скобках, что чиновником Авалов, человек одаренный, оказался небрежным и до того ленивым, что помощи от него не было, а сослуживцы встретили его недружелюбно, и часть их досады была перенесена на меня. Но это были уже мелочи жизни, а самая деятельность стала давать мне полное удовлетворение. Дела проходили серьезные. Воронцов сразу вернул армянской церкви отобранное у нее предшественником, князем Г. С. Голицыным, имущество. Мера эта тем более ударила по армянам, всегда верным русской власти, что армянский народ был, волею великих держав, разрезан на две части - между Россией и Турцией, и единственной носительницей армянского единства была церковь, возглавлявшаяся, в Эчмиадзине, католикосом всех армян - и турецких и российских.

«Граф И.И.Воронцов-Дашков, стаст - секретарь Императора Александра III.»
Следующим шагом Воронцова было упразднение на Кавказе последних остатков туземного крепостного права. Вообще Воронцов явился в крае русским вельможей, который в полном созвучии с Государем вел там широкую, вполне либеральную, но и подлинно имперскую политику. Он поднял на прежнюю высоту покорившее Кавказ при Александре II русское имя. Прекрасным шагом власти при Воронцове было еще орошение бесплодной Муганской степи, быстро ставшей из недавней пустыни лучшим районом русского заселения и русского хлопководства. «Господи, сколько еще полезного - и совершенно бесспорного - может еще сделать царская власть в России», - думалось мне. Особенно усилилось это ощущение с назначением, осенью 1903 года, С. Ю. Витте председателем Комитета министров на место скончавшегося И. Н. Дурново. Политически это назначение было для Витте опалой. Государю, увлекавшемуся большой «азиатской» политикой и только что учредившему Особый Комитет по делам Дальнего Востока, наскучило вечное сопротивление Витте его дальневосточным планам. Витте же, побывавший сам на Дальнем Востоке и имевший там отличную финансовую агентуру, предвидел и боялся, что планы эти неизбежно приведут к войне с Японией. Как министр финансов, он держал в руках большую силу и влияние. Комитет же министров, при Дурново, сошел почти на нет. Определенной компетенции у него не было, так как все министры сохраняли отдельный доклад у Государя и вносили на разрешение Комитета только то, что сами хотели. Но при Витте все завертелось иначе. Комитет ожил. Множество дел, и крупных и мелких, стали в него поступать, и все эти дела оказывались при Витте спешными.
Канцелярия Комитета всегда была малочисленной, а подлинное ее рабочее ядро было еще теснее, так как большинство чиновников там только числилось, а дела поручались немногим испытанным работникам, от кого не ждали, не боялись недосмотров и промахов, так как все прошедшее через Комитет немедленно публиковалось и всякие поправки вдогонку становились невозможными или, во всяком случае, были скандальными. И вот тут, в этой суровой и беспокойной школе Комитета министров, у меня скоро сложилось основное политическое впечатление: после всех столкновений и бурь в совещании министров, когда наши тщательно составленные доклады обычно превращались в Высочайшие повеления, они сразу же начинали жить, становились частицею русской жизни, русской были. Но отвергнутые Государем, точно такие же, ничем не хуже, министерские доклады оставались лежать в ящиках столов мертвой буквой. Государь ставил на всем сияющую, животворную точку. Он благословлял или не благословлял своим именем все в России к жизни и действию (чудесное старинное выражение «быть по сему»). По русской народной психологии, только царская власть, кто бы ей ни помогал, Дума или чиновники, была источником права. В той, царской России имя Государя было поистине Архимедовым рычагом власти и всех перемен к лучшему или к худшему. Не он опирался на государственные учреждения, а они им держались. Поэтому впоследствии, когда Государь был свергнут, вынужденно отрекся, - мгновенно был как бы выключен электрический ток, и вся Россия погрузилась во тьму кромешную. Оставалось принуждение, сила, переходившая из рук в руки, оставался властный или безвластный приказ, но не стало власти как источника права. Ни Временное правительство, ни Учредительное собрание, ни, наконец, совдеп, одолевший всех своим грубым зажимом, никто первое время не обладал в сознании народа исторической «благодатью» творить русское право. Но я забегаю вперед. До революции было тогда еще далеко, и в эти начальные годы службы моей в Мариинском дворце я только раз ощутил своей кожей, а не только рассудком, ее возможность и приближение. В общем, я жил в 1901 -1904 годах в атмосфере, согретой радостным ощущением того, что я участвую в чем-то для России хорошем, у чего есть будущее, и будущее полезное. Омрачилась за эти годы моя душа только один раз.

«.Министр финансов Граф Сергей Юльевич Витте (1849-1915). »
В день 2 августа 1902 года, войдя в подъезд Комитета министров, я неожиданно увидел там смертельно раненного, умирающего министра внутренних дел Сипягина и бледного, как полотно, убийцу Балмашева в военном мундире. Одетый в адъютантскую форму, он подъехал в карете к Мариинскому дворцу и, войдя в швейцарскую, просил вызвать к нему министра, чтобы вручить ему «в собственные руки» спешный пакет, будто бы от московского генерал-губернатора, великого князя Сергея Александровича. Ничего не подозревая, Сипягин спустился в швейцарскую и был сражен револьверною пулей. Балмашев сказал только: «Попомнит он свои циркуляры». Я вошел в первые минуты общего смятения (писал тогда еще историю Комитета министров и не знал, что прихожу как раз в день и час заседания Комитета министров, да еще такого трагического!). В этот день на моих глазах в русскую жизнь внезапно просунулось из тьмы что-то жестокое и зловеще непримиримое - то самое, что я иногда уже и раньше, но в меньшей степени, ощущал на студенческих сходках: просунулась «она», русская революция! Сипягин был очень консервативным министром, а назначенный ему преемником Плеве решил быть еще правее. Судить Балмашева Плеве поручил военному суду, был вынесен смертный приговор. Балмашев отказался подать просьбу о помиловании и был казнен. Но Плеве через два года был сам убит революционной бомбой. Путь к примирению власти с интеллигенцией лежал не сквозь взаимные убийства, а сквозь реформы. К счастью, правящий Петербург становился уже на этот реформаторский путь (к несчастью поздно).
Имя графа Воронцова-Дашкова должно быть с благодарностью названо в самом начале этого реформаторского пути. И заслугою графа было даже не все то благодетельное, что он сделал на Кавказе, а то, что он, как министр Александра III, имевший авторитет в глазах его сына, Николая II, первый сказал молодому царю, что надо изменить крестьянскую политику его отца, отказаться от сохранения крестьянской общины и позаботиться о мелкой крестьянской собственности. За общину всегда стояли интеллигенты-революционеры, увлекавшиеся социализмом, - и это было понятно. Но почему ее оберегали, с нелегкой руки Победоносцева, русские консерваторы - это можно понять и объяснить только как слепое пристрастие к старому, косное желание сохранять все, что уже было в России, без внимания к тому, было ли оно вредно или полезно. Интересы России и власти требовали, наоборот, спешного развязывания узлов крестьянского бесправия и общины. В России надо было поднимать сельскохозяйственную культуру, увеличивать урожайность земель. Земельный же коммунизм в деревне плодил только всеобщую, равную, но зато и явную нищету. В крестьянстве русском вечно жил, как в подполье, затаенный бунт нищих, бунт голодных, вечно зарившихся на чужие, помещичьи земли. И замечательно, что в западной полосе России, где не было общины, а подворное владение, урожайность земель была выше и крестьянские голодовки - гораздо реже, хотя самые земли по качеству были там хуже, чем на востоке России. Об этом при самом восшествии на престол Николая II граф Воронцов, сам сельский хозяин, подал Государю докладную записку. Но практически сдвинуть Государя на этот новый путь суждено было другому министру Александра III, Витте, - правда, при деятельной помощи и под прямым влиянием графа Воронцова.
И.И.Тхоржевский: "Последний Петербург \\ воспоминания камергера..." (СПб, 1999)
Аспирант Технологического института Джорджии заметил на стволах деревьев, растущих в лесах Амазонии, миниатюрные белые башни в окружении таких же маленьких заборов. Как сообщает сайт Wired, первое таинственное сооружение было обнаружено 7 июня 2013 года аспирантом Технологического института Джорджии Троем Александром (Troy Alexander). ![]() Американец прогуливался недалеко от научно-исследовательского центра, расположенного на юге Перу, когда увидел на синем брезенте странное образование: миниатюрную белую башню, которая была окружена оградой. Обследовав деревья в лесах Амазонии, аспирант нашел еще три аналогичных конструкции и запечатлел их на фотоаппарат. ![]() Затем он разместил снимки на различных сайтах, пытаясь узнать, что за существо создает эти сооружения. "Все они находились на деревьях и имели крошечные размеры - около 2 сантиметров в поперечнике. Может быть, кто-нибудь сможет объяснить происхождение укрепленной мини-каланчи”, - обратился Трой к посетителям сайтов. Как выяснилось позже, крошечные башни поставили в тупик даже ученых. Первым, кто обратил внимание на фотографии американца, стал биолог Фил Торрес (Phil Torres), который разместил ссылку на страницу с загадочными снимками в Twitter и тем самым положил начало обсуждению. "Я понятия не имею, что это и кто приложил руку или лапу к его созданию”, - высказался энтомолог из Смитсоновского института тропических исследований (Smithsonian Tropical Research Institute) Уильям Эберхард (William Eberhard). С его мнением согласен и куратор отдела изучения паукообразных из Американского музея естественной истории (American Museum of Natural History) Норм Платник (Norm Platnick): "Я внимательно изучил фотографии, но так и не смог понять, какое животное ответственно за создание маленьких сооружений”. К беседе ученых присоединилась арахнолог из Корнельского университета (Cornell University) Линда Рэйор (Linda Rayor), которая поделилась своей точкой зрения. "Мне кажется, что создателем таких башенок могут быть златоглазки (сетчатокрылые насекомые). Однако я не слишком уверенна в своей теории”. Остальные пользователи сайтов выдвинули самые различные версии: от домиков тли до построек, сделанных пауками с Марса. |