четверг, 05 сентября 2013
О наводнении на Дальнем Востоке уже писали в заметке "Как увидеть всю зону подтопления".
Тревожные новости с Дальнего Востока всё тревожнее. В Комсомольске-на-Амуре уровень воды в Амуре поднялся на 845 см. Ожидается 980 см.
Статья в Российской газете сообщает:
- Комсомольску необходимы как минимум 6 насосных станций, так как на нескольких улицах уже появилась вода из ливневых коллекторов.
Получается, что ливневый коллектор может быть не только технологическим благом для населённого пункта. Как видите, в обратную сторону вода тоже может течь. Значит в конструкции водостока нужно что-то предусматривать, чтобы вода бежала только в одну сторону, с улицы в коллектор.
Бога нельзя оскорбить. В принципе.
Как нельзя оскорбить утреннюю росу, лучик солнца, небесную синь...
Бога нельзя оскорбить. Ничем.
Ни речью, ибо что для Бога комариный писк? Ни мыслью, ибо какая-то отдельная мысль - это капля в информационном океане, смешавшаяся с бесчисленным количеством других капель, постоянно движущаяся и изменяющаяся. И нет никакого смысла разделять этот океан на капли и отслеживать каждую из них.
Ни действием, ибо Бог не подвластен воздействиям материального мира, а на мир нематериальный мир не подвластен нам.
Бога не может оскорбить никто. Как нас не может оскорбить пробегающий мимо таракан, иди пролетающая мошка... Мы можем запросто прихлопнуть эту мелочь, но не потому, что их вид или действия нас оскорбляют, а потому что они нам мешают - своей назойливостью, никчемностью, уродством...Они не то, что мы хотим видеть в Своем Мире.
Бога не нужно защищать, ибо в защите нуждается слабейший или равный. А кто мы по отношению к Богу?
Бога нельзя делить на части "Это мой Бог, а это - твой", а следовательно, нельзя и противопоставлять эти части, ибо такое деление весьма условно, а Бог не подвластен условностям и анализу - он един и не делим.
Существование Бога нельзя доказать, как нельзя доказать и обратное, ибо человеческому разуму неподвластна Суть строения Мироздания, и никогда подвластна не будет. А все что мы считаем Истинным Знанием в отношении Бога, - это всего лишь иллюзии, домыслы, мечты и фантазии. Или четко спланированное воздействие на разум одних людей другими - для удобства управления и для достижения собственных целей, весьма далеких от божественного.
О Боге ничего нельзя Знать. Можно только Верить, - в большей или меньшей степени. Богу же абсолютно безразлично, верите вы в него или нет. Разве Дождь перестанет идти, если вы сомневаетесь в существовании Круговорота воды в Природе?
Богу не нужны Храмы, Идолы, Символы Веры, Ритуалы или Проявления Любви, ибо все это - попытки воздействия на Силы, которые нам не доступны и не подвластны.
У Бога свои Цели и Задачи, свой Путь, своя Лаборатория и свой Полигон. Возможно, именно в рамках Божественного Эксперимента и существует наш Мир. И от Текущих Результатов этого Эксперимента зависит, сколь долго этот Мир просуществует.
Не зная цели Эксперимента, нельзя судить о том, что есть Отрицательный Результат, а что - Положительный. Да и наш взгляд на вещи может сильно отличаться от Божественного.
Так может быть, нам стоит прекратить, в конце концов , эти бесконечные и глупые споры о существовании Бога, перестать рвать его на клочки и доказывать, что именно наш клочочек - самый Истинный и Важный?
Может пора перестать ждать наград и наказаний как в этой жизни, так и после нее?
Может хватит поощрять тех, кто сделал Бога своей профессией и успешно зарабатывает на Нем не только на Хлеб, но и на всевозможные излишества?
Может, надо просто начать жить? Сегодня, сейчас, в эту самую минуту. Пока эксперимент еще не завершен.
Просто жить. Не совершать дурных поступков, но не из страха перед Божественным Наказанием, а просто потому что это плохо и противоречит нашему внутреннему миру.
Творить добрые дела, но не для того, чтоб нам Воздалось, а просто потому, что помогать людям - это хорошо, и очень многие нуждаются в помощи.
Разливать свою любовь в ширину. На тех кто рядом с нами - людей, животных, природу, - на мир, который нас окружает, вместо того, чтобы отправлять ее в неизведанную даль,сущности, которая в ней не нуждается.
Перестать спорить и воевать, перестать ссориться и ненавидеть, перестать уничтожать Планету, на которой мы живем. Перестать, пока некая Всемогущая Рука не нажала Красную Кнопку Ликвидации и Очистки.
Не имеет смысла молиться о том, чтобы этого не произошло - кому интересны просьбы лабораторных мышей?. Не молиться о Спасении, ибо мы не знаем, в чем это Спасение заключается, и ем для нас обернется.
Нужно просто жить. Сегодня. Сейчас. Пока у нас есть Эта наша Жизнь. В гармонии с миром внутренним и внешним.
А Бог... Он как-то там сам, без нас, разберется в Управлении Мирозданием. Если он существует, конечно...
Iara-Z,5.09.2013г.
21.3 9.9
Сегодня день, когда Вы будете испытывать желание всем помогать и быть защитником «бедных и несчастных». Или, наоборот, будете со всеми воевать. И в том и в другом случае, сегодня Вы все будете делать с творческим подходом.
В 1901 году я окончил Петербургский университет и был при нем оставлен: для подготовки к профессорскому званию, по кафедре русского государственного права. Еще в университете я подружился с бароном Нольде, будущей большой знаменитостью в области международного права. Но в дни своего студенчества барон над международным правом слегка подсмеивался: увлекался больше государственным правом и историей политических учений. На этом мы сошлись: оба писали сочинения (о Руссо, о Бенжамене Констане), получали золотые медали и спорили до хрипоты на студенческих диспутах. А потом стали бывать друг у друга, сблизились. Через несколько лет мы и породнились, женившись на двух родных сестрах (Искрицких). Отец Нольде был видный петербургский чиновник, товарищ Главноуправляющего Собственной Его Величества Канцелярией (Танеева). Человек небольшого роста, с длиннейшей, прославленной на всю столицу рыжей выхоленной бородой, делавшей его похожим на пушкинского «карлу Черномора». Он вел свое происхождение от немцев-крестоносцев. Гордился тем, что в его фамильном гербе был изображен побежденный сарацин (мы непочтительно его дразнили, уверяя, что это «негритянка»). Но немецкого в его характере осталось уже очень мало: это был простой, умный и либеральный рязанский помещик, очень живой и очень веселый, слегка даже беспечный. Мне казалось иногда, что я дружу собственно с ним, а не с его сыном; сын был и тогда уже не по возрасту серьезен и практичен - вышел скорее в мать, умную и добрую женщину, в юности петербургскую курсистку из купеческой семьи, племянницу Елисеевых.
Старый Нольде - впрочем, он только казался нам стариком в свои 45 лет - решительно повлиял тогда на всю будущую судьбу, и мою, и сына. Сыну он настойчиво посоветовал прежде всего «переменить» государственное право на международное и непременно, сверх подготовки к ученой кафедре, причислиться к министерству иностранных дел. «У нас в дипломаты, - говорил он, - идут только знатные и богатые молодые люди, желающие блистать в обществе, а не работать. Яркое тому доказательство - успех профессора Мартенса: не было у него ни связей, ни особых способностей, а какую блистательную он сделал карьеру. Представляет теперь Россию на всех международных конференциях, все только потому, что у него одного были и терпение и охота корпеть над изучением международных договоров. Тебе легко будет, со временем, там и заменить, и затмить Мартенса» (так оно впоследствии и оказалось). «А кроме того, - добавил „старик", - есть и ближайший практический расчет. Вскоре открывается новое учебное заведение: петербургский политехникум, детище министра финансов Витте. Витте практичен и позаботился о том, чтоб „его" профессора были хорошо обставлены. Там предполагается, на экономическом отделении, и кафедра международного права, а серьезных кандидатов для ее замещения - ни одного. Мне говорил это будущий декан, профессор Посников. Приналяг, позаймись, поторопись с магистерским экзаменом - и можешь сразу выскочить на кафедру» (сбылось и это).
«Мариинский дворец и памятник Императору Николаю I в Санкт Петербурге. (старинное фото)»
«А вам, юноша, - это уже было сказано мне, - очень советую - и, если хотите, помогу - причислиться, кроме университета, к канцелярии Комитета министров. Там вы увидите русское государственное право в его живом действии, в самом процессе его образования. Это будет для вас и как для ученого гораздо поучительнее любых книжных справок...» Совет был слишком соблазнителен, чтобы ему не последовать. Но хотя, следуя ему, тогда я имел в виду только свою «науку», практически государственная служба постепенно увела меня далеко от университетской кафедры. Зато русское государственное право я не только увидел живым и воочию, но и принял деятельное участие в главных его преобразованиях начала двадцатого века. Участие мое было, конечно (по молодости моих лет), негласным, но зато прямым - в ближайшем окружении людей, «делавших тогда историю»: Витте и Горемыкина, Столыпина и Кривошеина. Были и непосредственные, изредка, соприкосновения у меня с Государем Николаем II. Об этом-то правительственном Петербурге, столь недавнем, но уже невозвратном, а главное - мало кому знакомом в его подлинном былом воплощении, я и хочу рассказать, пока жив. Нас, живых обломков этого Петербурга, почти уже не осталось.
Комитет министров и его канцелярия помещались тогда в Мариинском дворце, у Синего моста. Дворец этот принадлежал ранее любимой дочери Николая I, красавице Марии Николаевне, ставшей женою герцога Лейхтенбергского. Величественный, но сумрачный и темный снаружи, дворец этот считается поздним и скорее заурядным произведением николаевской архитектуры, построен он был тогдашним казенным архитектором Штакеншнейдером, и я тщетно искал о нем каких-нибудь восторгов, или хотя бы подробностей, в «историях русского искусства». Зато внутри дворец блистал роскошной отделкой: мое воображение особенно пленяли чудесные двери с художественными инкрустациями и замечательно своеобразными дверными ручками. А фрески под потолком, в зале заседаний министров, были так эффектны, что великий князь Константин Константинович, президент Академии наук, поэт, знаток и любитель всех видов искусства, так подолгу засматривался на эти фрески - когда ему случалось присутствовать на заседаниях министров, что я мысленно спрашивал себя: «Полно, да интересуется ли он речами министров? »
« Зал заседаний государственного совета в Мариинском дворце (современно фото)»
В этом-то здании, представлявшем резкий контраст с моей скромной студенческой комнатой, прошел, можно сказать, весь первый год моей службы: я проводил там не только дни, но и долгие вечера, иногда далеко за полночь, к немалому удивлению придворных служителей в белых чулках и золоченых ливреях и заведовавшего дворцом генерала Шевелева. Вышло так вот почему: приближался юбилейный год - столетие со дня учреждения при Александре I Комитета министров. И управляющий делами Комитета, статс-секретарь Анатолий Николаевич Куломзин, решил ознаменовать юбилей напечатанием подробной, не канцелярской, а настоящей, научно разработанной истории всего сделанного Комитетом за сто лет существования. Работа эта была поручена заправскому историку, профессору университета С. М. Середонину, и он занимался ею (ко времени моего поступления на службу) уже несколько лет. Но по мере приближения сроков выяснялось, что Середонин успеет закончить только историю царствования Александра I, Николая I и Александра II, т. е. до 1881 года. Как быть дальше? Надо сказать, что в позднейшие, еще свежие политические архивы даже Куломзин, при всей смелости и просвещенности его либерализма, все-таки побаивался пускать человека, правительству чуждого. А тут подвернулся в его распоряжение я, начинающий ученый; запросив обо мне юридический факультет и получив добрый отзыв, Куломзин отважился поручить очерк истории Комитета за годы царствования Александра III мне, приняв, разумеется, на себя всю ответственность и, главное, редактирование этого тома. Очерк же деятельности Комитета за самое последнее время, был сведен к сокращенной, чисто фактической справочной части и поручен ближайшему помощнику Куломзина по канцелярии, камергеру Н. И. Вуичу, женатому, кстати, на дочери ультраправого сановника В. К. Плеве, государственного секретаря, а вскоре и министра внутренних дел. Так это и было утверждено Государем.
А. Н. Куломзин состоял много лет управляющим делами Комитета и статс-секретарем Его Величества, т. е. имел право личного доклада у Государя. Через несколько лет Государь назначил его председателем Государственного Совета и дал высшую орденскую ленту - Андрея Первозванного (ее носили великие князья и очень мало кто из сановников). Председателем Комитета министров был тогда человек очень старый, бесцветный Ив. Ник. Дурново; он без всякой ревности предоставлял Куломзину орудовать всею подготовкой к юбилею, как тому хотелось. Не возражал Дурново и в данном случае - против поручения ответственной работы новичку, мне. Выразил только пожелание, чтобы подлинные, прекрасно переплетенные по годам, тома «журналов» Комитета министров (рукописные, но очень четкие) отвозились не ко мне на дом, а в помещение нашей канцелярии. Здание Государственного архива снаружи напоминало мне, по архитектуре, небольшой, плотно набитый и наглухо закрытый сундук, очень элегантный и «аппетитный», но внутри там было слишком тесно, и там работать, как мне сказали, нельзя. При этом Дурново любезно - уже от себя - предложил Куломзину уступить мне для этой работы свой «председательский» служебный кабинет - по вечерам или даже и днем, в часы его отсутствия (а Дурново приезжал редко и ненадолго, только в дни заседаний; через полтора года он скончался).
«Квадратная (помпейская) столовая и зал - ротонда Мариинского дворца (современное фото)»
Так и вышло, что я сразу «засел» в Мариинском дворце очень плотно. Это произошло для меня, 23-летнего юнца, тем более неожиданно, что при первом моем представлении начальству тот же Куломзин принял меня довольно холодно, хотя барон Нольде, рекомендуя ему меня, очевидно, не поскупился на похвалы. Куломзин быстро назначил мне прием, но когда я явился (во фраке и белом галстуке, как полагалось, хотя часы показывали всего только 5), между нами произошел следующий разговор: «Вы готовитесь к ученой дороге, а хотите у нас служить. Это что же? Погоня за двумя зайцами? Ничего не выйдет. Поехали бы лучше в заграничные университеты доучиваться, как сделал мой племянник, князь Тенишев...» Я хотел был возразить, что Тенишев несметно богат, а я беден, но сдержался и только сказал: «Я думал, что служба у вас будет очень полезна и для расширения моих знаний...» «Ну, это уже ваше дело. А мое дело - предупредить вас, что никаких надежд на служебную карьеру здесь у вас быть не может. У меня причисленных к канцелярии хоть пруд пруди, хоть печи ими топи, а платных должностей почти нет. Впрочем, какая именно у вас наука?» При этом вопросе я сразу приободрился и, думая, что я стою уже на твердой почве, с гордостью объявил: «Русское государственное право». Но реплика была ошеломляющей: «Ну, что же... Юриспруденция, формальное право - это не так уж важно... Вот если бы вы занимались историей экономического развития России - это было бы куда нам нужнее, да и вам полезнее. А впрочем, у вас отличные рекомендации - и я согласен зачислить вас в Сибирское отделение канцелярии».
Обескураженный, вечером того же дня я поехал к Нольде благодарить за хлопоты, но сказать, что отказываюсь, после такого приема, от мысли служить, да еще «по сибирской части». Мой покровитель расхохотался. «Куломзин - взбалмошный начальник, и резкость - в его манере. Но это прекрасный, умный человек и с хорошим сердцем, вы это увидите и оцените! А Сибирское отделение - самое боевое и видное, туда труднее всего попасть. Председатель Комитета Сибирской железной дороги - сам Государь; он лично проехал всю Сибирь на лошадях, возвращаясь - еще как Наследник - из Японии. Он очень интересуется Сибирью, ее колонизацией и всем, что для этого делается. Там будет вам легче всего выдвинуться на работе. Не делайте же глупостей и не отказывайтесь». Я сдался; решил сделать еще один опыт. Поехал назавтра, теперь уже утром (т. е. в 11 часов) в Канцелярию и прошел прямо в «сибирское» отделение. Начальник отделения Петерсон, земляк Куломзина по Костроме и его любимец, протянул мне тоненькую книжку, бывшую у него в руках: «Это отчет Кривошеина, помощника начальника Переселенческого управления. Так как в Сибири нет выборного земства, то Переселенческое управление занимается всем, чем придется. Устроило и склады земледельческих орудий и льготно снабжает ими переселенцев; Кривошеий говорит подробно об этих складах; прочтите внимательно; не будет ли у вас вопросов, замечаний, возражений? Какие там у них неувязки, как денежная сторона? Впрочем, само по себе дело - прекрасное, мешать нельзя».
«Парадная лестница в Мариинском дворце в Петербурге. (современная фотография) »
Брошюра оказалась очень интересной, я сразу в нее въелся. К вечеру были готовы и мои «замечания». Бегло их просмотрев и кое-что сгладив, Петерсон отправил их в государственную типографию в виде безымянной канцелярской «справки» к заседанию подготовительной комиссии при Комитете Сибирской железной дороги. Через несколько дней меня взяли и в заседание этой Комиссии. Куломзин председательствовал, а Кривошеий, слегка волнуясь, давал объяснения по всем вообще, обращенным к нему Комиссией, вопросам. Так, по иронии судьбы, случилось, что я дебютировал на государственной службе критическими нападками, впрочем, вполне дружественными, на того самого Кривошеина, который вскоре стал моим многолетним министром и многолетним моим личным и политическим другом! Зато начальство - и Петерсон, и Куломзин - остались довольны. Поручили мне даже составить «журнал» этого заседания - уже для поднесения Государю, и очень удивились, что я «умею писать». Первый маленький шаг был сделан. Но самым приятным для меня было то, что и люди и те дела, которыми они занимались, не только не заключали в себе ничего неприятного или «мракобесного», но мне положительно нравились. Комитет министров занимал левое крыло Мариинского дворца. Весь центр и правое крыло были заняты Государственным Советом - высшим законодательным учреждением империи - и многолюдной при нем Государственной Канцелярией, в которой у меня довольно скоро завязались служебные связи. Государственная Канцелярия пополнялась главным образом людьми с громкими русскими фамилиями, с высшим образованием, а иногда уже и с учеными именами и с наследственной прочной культурностью. Я хорошо знал раньше среду русской либеральной интеллигенции: мой отец был видный провинциальный адвокат и писатель, да я и сам уже на школьной скамье сотрудничал не только в тифлисских газетах, но и в лучших петербургских журналах («Вестнике Европы», «Русском богатстве»). Знал я и профессорский мир, и артистический: сестры мои были студентками Академии художеств, в мастерской Репина, и в Петербурге я дружил с множеством молодых художников. Сам я был скрипачом и вечно вращался в среде литературно-артистической. Но те круги высшей бюрократии, с которыми я соприкоснулся впервые, сразу показались мне самыми культурными, самыми дисциплинированными и наиболее европейскими изо всего, что было тогда в России. При этом убеждении я остаюсь и теперь.
В Государственной Канцелярии, кроме представителей русской знати, было уже немало и людей моего типа, т. е. прошедших высшую научную школу и приобретших в ней, кроме знаний, привычку быстро и объективно разбираться в сложных вопросах. Служилый Петербург, как бы предчувствуя предстоящую ему преобразовательную работу, уже запасался людьми: стягивал к себе, обирая профессуру свежие умственные силы. Канцелярия Комитета министров была, наоборот, малочисленной, и в ней я оказался «первой ласточкой» людей нового типа. Состав служащих, очень замкнутый, пополнялся людьми, не нуждавшимися ни в жаловании, ни в быстрой карьере. Приманки там были другие: 1) сравнительно легко было получить придворное звание и 2) так как все министры, проводившие свои дела через канцелярию, быстро становились знакомыми, то через несколько лет иным из канцелярии удавалось попадать в то или другое министерство уже на видное положение: так, из канцелярии вышел будущий министр финансов Шипов и министр иностранных дел Покровский. В петербургском обществе нас, чинов канцелярии Комитета, звали полушутя «штатскими гусарами». А в былые времена, как мне сказывал старший помощник Куломзина сенатор Брянчанинов, «никто даже не отваживался приходить на службу в Мариинский дворец пешком или приезжать туда на извозчике. Полагалось держать собственных лошадей. Это только теперь пошли нищие. ..» Хотя я и был в этой среде «иного поля ягодой», но встретили меня мои сослуживцы скорее доброжелательно. Тон в канцелярии задавала сплоченная группа бывших питомцев Пушкинского лицея (официально он именовался Александровским Дипломатическим лицеем). Это было замечательное учебное заведение, с хорошими профессорами и отличными «пушкинскими» традициями; оно выпускало людей образованных, прекрасно воспитанных и с широкими взглядами. Правда, лицеисты склонны были держаться несколько особняком от нелицеистов, и в карьере старшие лицеисты всегда поддерживали младших по выпуску. Но я заметил вообще, что общность школьных традиций играла большую, если не главную роль в тогдашней петербургской службе. Эта близость далеко перевешивала прежнее закулисное влияние знатных «тетушек» и отступала только перед началом личной годности к службе, полезности оказываемых данным чиновником деловых услуг. Насколько я могу судить, впрочем, и за границей, такая общность школьных воспоминаний чрезвычайно помогает служебным карьерам.
«Архитектор Андрей Штакеншнейдер: пандус в Мариинском дворце (современное фото)»
Лицеистом я не был, но с лицеистами всегда как-то ладил. Среди них в канцелярии Комитета министров наиболее уверенно держался тогда Михаил Иванович Горемыкин, сын бывшего министра внутренних дел и будущего премьера. Он-то и подружился со мной раньше всех остальных: нас сближала общая страсть к поэзии и кое-какие светские общие увлечения. Когда он, через несколько лет, женился (на баронессе Черкасовой), то просил именно меня - через головы своих родственников — быть старшим шафером на его свадьбе. Дружба эта держалась, несмотря на наши позднейшие политические расхождения, до самой смерти Горемыкина, уже в эмиграции. Поручая мне работу по составлению «Исторического обзора», Куломзин прежде всего свел меня с профессором Середониным, работу которого я должен был продолжать, а Середонин показал мне то, что им было уже сделано раньше, и посоветовал мне усвоить несколько использованных уже самим приемов архивной работы. Кроме того, Куломзин дал мне, как он выразился, «нить Ариадны, чтобы вы не запутались в мелочах»: секретную записку о царствовании и делах Александра III, составленную бывшим министром финансов, а потом либеральным председателем Комитета министров, Н. X. Бунге. С нею я и погрузился в море архивной работы.
Через год, к заказанному мне сроку, большой нарядно изданный том, в несколько сотен страниц, с моим именем и «под главной редакцией статс-секретаря Куломзина», был отпечатан и поднесен Государю, лично приехавшему в день юбилея, вместе со всеми великим князьями, к нам в Мариинский дворец. Не все вошло в этот том из того, что я узнал о России за время работы: я был осторожен, и Куломзину не пришлось быть ни моим редактором, ни даже цензором, он ничего не изменил и не вычеркнул. Но одно вошло, и крепко вошло, в мою юную голову: насколько, в исторической перспективе, царствование императора Николая II было обусловлено обоими предыдущими царствованиями, столь резко различными: 1) преобразовательным, двинувшим Россию вперед, но и разволновавшим ее, временем императора Александра II и 2) властно национальным, охранительным царствованием, «паузой» императора Александра III, паузой неизбежной, во многом спасительной, но во многом очень опасной, ибо затянулась она слишком надолго. После Царя-Освободителя и Царя-Миротворца нужен был Царь-Устроитель. Александр II был убит революционерами; естественной первой задачей его преемника было подавить революцию; но эта задача была достигнута уже в первые 7 - 8 лет его царствования; между тем внутренняя «закупорка», остановка всех реформ продолжалась, и наиболее пострадала при этом самая важная и наименее повинная в гибели Царя-Освободителя реформа: крестьянская.
«Парадная приемная герцога Лейхтенбергского в Мариинском дворце (современное фото)»
Забегая вперед, скажу, что позднее, уже в 1910 году, мне пришлось сопровождать премьера Столыпина в его поездке по Сибири. Во время этого путешествия - когда мы плыли на пароходе по Иртышу - я услышал от Столыпина, разговорившегося с Кривошеиным, определенное подтверждение - справа! - этого моего юношеского, либерального вывода. «Царя Александра II убили, надо было обуздать революцию, пришлось остановить реформы, все это понятно, - говорил Столыпин. - Но успокоение было уже достигнуто в первые годы царствования Александра III. И когда в 1889 году министр граф Толстой вводил в деревне земских начальников, сохраняя крестьянскую общину и юридическую обособленность крестьянского земельного строя - обособленность, граничившую с крестьянским бесправием, - вот тогда вместо земских начальников или вместе с ними (говорил Столыпин) надо было бы нам начать нынешнюю работу по крестьянскому землеустройству: создать из местных людей нынешние землеустроительные комиссии. Вот если бы так случилось, - продолжал Столыпин, - тогда я был бы теперь спокоен за будущее России. А то мы потеряли, с устройством крестьян, 20 лет, драгоценных лет, и надо уже лихорадочным темпом наверстывать упущенное. Успеем ли наверстать? Да, если не помешает война». Война, как мы знаем теперь, пришла уже через 4 года. А Столыпин был убит через год после этого разговора.
Но из-за запоздания с устройством крестьян на основе мелкой земельной собственности - что и было конечной целью реформы Александра II - произошли два основных парадокса предреволюционной эпохи, так поражавшие иностранцев: 1) в России, при ее земельных просторах и редком населении, крестьянство всегда жаловалось на малоземелье и 2) крестьянство, которое в других странах обычно считается элементом консервативным, - в России было пороховым погребом, так как оно легко поддавалось революционной пропаганде. Прав поэтому Троцкий в своей «Истории русской революции», когда он подтверждает (подтверждение Столыпину, идущее слева!), что если бы русская буржуазия сумела разрешить земельный вопрос, то ни за что революционный пролетариат не пришел бы к власти в России в 1917 году! Недаром и правый политический деятель В. И. Гурко, сын фельдмаршала, знаток земельного вопроса, всегда отстаивавший необходимость для России не только мелких, но и крупных сельских хозяйств как «фабрик зерна», работающих на города и на вывоз, признавался тем не менее в своей книге, вышедшей в самом начале двадцатого века: «Когда в России говорят "аграрный вопрос", эхо отвечает: "крестьянские беспорядки"»..
И.И.Тхоржевский: "Последний Петербург" \\ воспоминания камергера... (СПб, 1999)
Юлия Кокуева" title="Вид из окна (Чёрно-белый город
Юлия Кокуева">Старый Нольде - впрочем, он только казался нам стариком в свои 45 лет - решительно повлиял тогда на всю будущую судьбу, и мою, и сына. Сыну он настойчиво посоветовал прежде всего «переменить» государственное право на международное и непременно, сверх подготовки к ученой кафедре, причислиться к министерству иностранных дел. «У нас в дипломаты, - говорил он, - идут только знатные и богатые молодые люди, желающие блистать в обществе, а не работать. Яркое тому доказательство - успех профессора Мартенса: не было у него ни связей, ни особых способностей, а какую блистательную он сделал карьеру. Представляет теперь Россию на всех международных конференциях, все только потому, что у него одного были и терпение и охота корпеть над изучением международных договоров. Тебе легко будет, со временем, там и заменить, и затмить Мартенса» (так оно впоследствии и оказалось). «А кроме того, - добавил „старик", - есть и ближайший практический расчет. Вскоре открывается новое учебное заведение: петербургский политехникум, детище министра финансов Витте. Витте практичен и позаботился о том, чтоб „его" профессора были хорошо обставлены. Там предполагается, на экономическом отделении, и кафедра международного права, а серьезных кандидатов для ее замещения - ни одного. Мне говорил это будущий декан, профессор Посников. Приналяг, позаймись, поторопись с магистерским экзаменом - и можешь сразу выскочить на кафедру» (сбылось и это).
«Мариинский дворец и памятник Императору Николаю I в Санкт Петербурге. (старинное фото)»
«А вам, юноша, - это уже было сказано мне, - очень советую - и, если хотите, помогу - причислиться, кроме университета, к канцелярии Комитета министров. Там вы увидите русское государственное право в его живом действии, в самом процессе его образования. Это будет для вас и как для ученого гораздо поучительнее любых книжных справок...» Совет был слишком соблазнителен, чтобы ему не последовать. Но хотя, следуя ему, тогда я имел в виду только свою «науку», практически государственная служба постепенно увела меня далеко от университетской кафедры. Зато русское государственное право я не только увидел живым и воочию, но и принял деятельное участие в главных его преобразованиях начала двадцатого века. Участие мое было, конечно (по молодости моих лет), негласным, но зато прямым - в ближайшем окружении людей, «делавших тогда историю»: Витте и Горемыкина, Столыпина и Кривошеина. Были и непосредственные, изредка, соприкосновения у меня с Государем Николаем II. Об этом-то правительственном Петербурге, столь недавнем, но уже невозвратном, а главное - мало кому знакомом в его подлинном былом воплощении, я и хочу рассказать, пока жив. Нас, живых обломков этого Петербурга, почти уже не осталось.
Комитет министров и его канцелярия помещались тогда в Мариинском дворце, у Синего моста. Дворец этот принадлежал ранее любимой дочери Николая I, красавице Марии Николаевне, ставшей женою герцога Лейхтенбергского. Величественный, но сумрачный и темный снаружи, дворец этот считается поздним и скорее заурядным произведением николаевской архитектуры, построен он был тогдашним казенным архитектором Штакеншнейдером, и я тщетно искал о нем каких-нибудь восторгов, или хотя бы подробностей, в «историях русского искусства». Зато внутри дворец блистал роскошной отделкой: мое воображение особенно пленяли чудесные двери с художественными инкрустациями и замечательно своеобразными дверными ручками. А фрески под потолком, в зале заседаний министров, были так эффектны, что великий князь Константин Константинович, президент Академии наук, поэт, знаток и любитель всех видов искусства, так подолгу засматривался на эти фрески - когда ему случалось присутствовать на заседаниях министров, что я мысленно спрашивал себя: «Полно, да интересуется ли он речами министров? »
« Зал заседаний государственного совета в Мариинском дворце (современно фото)»
В этом-то здании, представлявшем резкий контраст с моей скромной студенческой комнатой, прошел, можно сказать, весь первый год моей службы: я проводил там не только дни, но и долгие вечера, иногда далеко за полночь, к немалому удивлению придворных служителей в белых чулках и золоченых ливреях и заведовавшего дворцом генерала Шевелева. Вышло так вот почему: приближался юбилейный год - столетие со дня учреждения при Александре I Комитета министров. И управляющий делами Комитета, статс-секретарь Анатолий Николаевич Куломзин, решил ознаменовать юбилей напечатанием подробной, не канцелярской, а настоящей, научно разработанной истории всего сделанного Комитетом за сто лет существования. Работа эта была поручена заправскому историку, профессору университета С. М. Середонину, и он занимался ею (ко времени моего поступления на службу) уже несколько лет. Но по мере приближения сроков выяснялось, что Середонин успеет закончить только историю царствования Александра I, Николая I и Александра II, т. е. до 1881 года. Как быть дальше? Надо сказать, что в позднейшие, еще свежие политические архивы даже Куломзин, при всей смелости и просвещенности его либерализма, все-таки побаивался пускать человека, правительству чуждого. А тут подвернулся в его распоряжение я, начинающий ученый; запросив обо мне юридический факультет и получив добрый отзыв, Куломзин отважился поручить очерк истории Комитета за годы царствования Александра III мне, приняв, разумеется, на себя всю ответственность и, главное, редактирование этого тома. Очерк же деятельности Комитета за самое последнее время, был сведен к сокращенной, чисто фактической справочной части и поручен ближайшему помощнику Куломзина по канцелярии, камергеру Н. И. Вуичу, женатому, кстати, на дочери ультраправого сановника В. К. Плеве, государственного секретаря, а вскоре и министра внутренних дел. Так это и было утверждено Государем.
А. Н. Куломзин состоял много лет управляющим делами Комитета и статс-секретарем Его Величества, т. е. имел право личного доклада у Государя. Через несколько лет Государь назначил его председателем Государственного Совета и дал высшую орденскую ленту - Андрея Первозванного (ее носили великие князья и очень мало кто из сановников). Председателем Комитета министров был тогда человек очень старый, бесцветный Ив. Ник. Дурново; он без всякой ревности предоставлял Куломзину орудовать всею подготовкой к юбилею, как тому хотелось. Не возражал Дурново и в данном случае - против поручения ответственной работы новичку, мне. Выразил только пожелание, чтобы подлинные, прекрасно переплетенные по годам, тома «журналов» Комитета министров (рукописные, но очень четкие) отвозились не ко мне на дом, а в помещение нашей канцелярии. Здание Государственного архива снаружи напоминало мне, по архитектуре, небольшой, плотно набитый и наглухо закрытый сундук, очень элегантный и «аппетитный», но внутри там было слишком тесно, и там работать, как мне сказали, нельзя. При этом Дурново любезно - уже от себя - предложил Куломзину уступить мне для этой работы свой «председательский» служебный кабинет - по вечерам или даже и днем, в часы его отсутствия (а Дурново приезжал редко и ненадолго, только в дни заседаний; через полтора года он скончался).
«Квадратная (помпейская) столовая и зал - ротонда Мариинского дворца (современное фото)»
Так и вышло, что я сразу «засел» в Мариинском дворце очень плотно. Это произошло для меня, 23-летнего юнца, тем более неожиданно, что при первом моем представлении начальству тот же Куломзин принял меня довольно холодно, хотя барон Нольде, рекомендуя ему меня, очевидно, не поскупился на похвалы. Куломзин быстро назначил мне прием, но когда я явился (во фраке и белом галстуке, как полагалось, хотя часы показывали всего только 5), между нами произошел следующий разговор: «Вы готовитесь к ученой дороге, а хотите у нас служить. Это что же? Погоня за двумя зайцами? Ничего не выйдет. Поехали бы лучше в заграничные университеты доучиваться, как сделал мой племянник, князь Тенишев...» Я хотел был возразить, что Тенишев несметно богат, а я беден, но сдержался и только сказал: «Я думал, что служба у вас будет очень полезна и для расширения моих знаний...» «Ну, это уже ваше дело. А мое дело - предупредить вас, что никаких надежд на служебную карьеру здесь у вас быть не может. У меня причисленных к канцелярии хоть пруд пруди, хоть печи ими топи, а платных должностей почти нет. Впрочем, какая именно у вас наука?» При этом вопросе я сразу приободрился и, думая, что я стою уже на твердой почве, с гордостью объявил: «Русское государственное право». Но реплика была ошеломляющей: «Ну, что же... Юриспруденция, формальное право - это не так уж важно... Вот если бы вы занимались историей экономического развития России - это было бы куда нам нужнее, да и вам полезнее. А впрочем, у вас отличные рекомендации - и я согласен зачислить вас в Сибирское отделение канцелярии».
Обескураженный, вечером того же дня я поехал к Нольде благодарить за хлопоты, но сказать, что отказываюсь, после такого приема, от мысли служить, да еще «по сибирской части». Мой покровитель расхохотался. «Куломзин - взбалмошный начальник, и резкость - в его манере. Но это прекрасный, умный человек и с хорошим сердцем, вы это увидите и оцените! А Сибирское отделение - самое боевое и видное, туда труднее всего попасть. Председатель Комитета Сибирской железной дороги - сам Государь; он лично проехал всю Сибирь на лошадях, возвращаясь - еще как Наследник - из Японии. Он очень интересуется Сибирью, ее колонизацией и всем, что для этого делается. Там будет вам легче всего выдвинуться на работе. Не делайте же глупостей и не отказывайтесь». Я сдался; решил сделать еще один опыт. Поехал назавтра, теперь уже утром (т. е. в 11 часов) в Канцелярию и прошел прямо в «сибирское» отделение. Начальник отделения Петерсон, земляк Куломзина по Костроме и его любимец, протянул мне тоненькую книжку, бывшую у него в руках: «Это отчет Кривошеина, помощника начальника Переселенческого управления. Так как в Сибири нет выборного земства, то Переселенческое управление занимается всем, чем придется. Устроило и склады земледельческих орудий и льготно снабжает ими переселенцев; Кривошеий говорит подробно об этих складах; прочтите внимательно; не будет ли у вас вопросов, замечаний, возражений? Какие там у них неувязки, как денежная сторона? Впрочем, само по себе дело - прекрасное, мешать нельзя».
«Парадная лестница в Мариинском дворце в Петербурге. (современная фотография) »
Брошюра оказалась очень интересной, я сразу в нее въелся. К вечеру были готовы и мои «замечания». Бегло их просмотрев и кое-что сгладив, Петерсон отправил их в государственную типографию в виде безымянной канцелярской «справки» к заседанию подготовительной комиссии при Комитете Сибирской железной дороги. Через несколько дней меня взяли и в заседание этой Комиссии. Куломзин председательствовал, а Кривошеий, слегка волнуясь, давал объяснения по всем вообще, обращенным к нему Комиссией, вопросам. Так, по иронии судьбы, случилось, что я дебютировал на государственной службе критическими нападками, впрочем, вполне дружественными, на того самого Кривошеина, который вскоре стал моим многолетним министром и многолетним моим личным и политическим другом! Зато начальство - и Петерсон, и Куломзин - остались довольны. Поручили мне даже составить «журнал» этого заседания - уже для поднесения Государю, и очень удивились, что я «умею писать». Первый маленький шаг был сделан. Но самым приятным для меня было то, что и люди и те дела, которыми они занимались, не только не заключали в себе ничего неприятного или «мракобесного», но мне положительно нравились. Комитет министров занимал левое крыло Мариинского дворца. Весь центр и правое крыло были заняты Государственным Советом - высшим законодательным учреждением империи - и многолюдной при нем Государственной Канцелярией, в которой у меня довольно скоро завязались служебные связи. Государственная Канцелярия пополнялась главным образом людьми с громкими русскими фамилиями, с высшим образованием, а иногда уже и с учеными именами и с наследственной прочной культурностью. Я хорошо знал раньше среду русской либеральной интеллигенции: мой отец был видный провинциальный адвокат и писатель, да я и сам уже на школьной скамье сотрудничал не только в тифлисских газетах, но и в лучших петербургских журналах («Вестнике Европы», «Русском богатстве»). Знал я и профессорский мир, и артистический: сестры мои были студентками Академии художеств, в мастерской Репина, и в Петербурге я дружил с множеством молодых художников. Сам я был скрипачом и вечно вращался в среде литературно-артистической. Но те круги высшей бюрократии, с которыми я соприкоснулся впервые, сразу показались мне самыми культурными, самыми дисциплинированными и наиболее европейскими изо всего, что было тогда в России. При этом убеждении я остаюсь и теперь.
В Государственной Канцелярии, кроме представителей русской знати, было уже немало и людей моего типа, т. е. прошедших высшую научную школу и приобретших в ней, кроме знаний, привычку быстро и объективно разбираться в сложных вопросах. Служилый Петербург, как бы предчувствуя предстоящую ему преобразовательную работу, уже запасался людьми: стягивал к себе, обирая профессуру свежие умственные силы. Канцелярия Комитета министров была, наоборот, малочисленной, и в ней я оказался «первой ласточкой» людей нового типа. Состав служащих, очень замкнутый, пополнялся людьми, не нуждавшимися ни в жаловании, ни в быстрой карьере. Приманки там были другие: 1) сравнительно легко было получить придворное звание и 2) так как все министры, проводившие свои дела через канцелярию, быстро становились знакомыми, то через несколько лет иным из канцелярии удавалось попадать в то или другое министерство уже на видное положение: так, из канцелярии вышел будущий министр финансов Шипов и министр иностранных дел Покровский. В петербургском обществе нас, чинов канцелярии Комитета, звали полушутя «штатскими гусарами». А в былые времена, как мне сказывал старший помощник Куломзина сенатор Брянчанинов, «никто даже не отваживался приходить на службу в Мариинский дворец пешком или приезжать туда на извозчике. Полагалось держать собственных лошадей. Это только теперь пошли нищие. ..» Хотя я и был в этой среде «иного поля ягодой», но встретили меня мои сослуживцы скорее доброжелательно. Тон в канцелярии задавала сплоченная группа бывших питомцев Пушкинского лицея (официально он именовался Александровским Дипломатическим лицеем). Это было замечательное учебное заведение, с хорошими профессорами и отличными «пушкинскими» традициями; оно выпускало людей образованных, прекрасно воспитанных и с широкими взглядами. Правда, лицеисты склонны были держаться несколько особняком от нелицеистов, и в карьере старшие лицеисты всегда поддерживали младших по выпуску. Но я заметил вообще, что общность школьных традиций играла большую, если не главную роль в тогдашней петербургской службе. Эта близость далеко перевешивала прежнее закулисное влияние знатных «тетушек» и отступала только перед началом личной годности к службе, полезности оказываемых данным чиновником деловых услуг. Насколько я могу судить, впрочем, и за границей, такая общность школьных воспоминаний чрезвычайно помогает служебным карьерам.
«Архитектор Андрей Штакеншнейдер: пандус в Мариинском дворце (современное фото)»
Лицеистом я не был, но с лицеистами всегда как-то ладил. Среди них в канцелярии Комитета министров наиболее уверенно держался тогда Михаил Иванович Горемыкин, сын бывшего министра внутренних дел и будущего премьера. Он-то и подружился со мной раньше всех остальных: нас сближала общая страсть к поэзии и кое-какие светские общие увлечения. Когда он, через несколько лет, женился (на баронессе Черкасовой), то просил именно меня - через головы своих родственников — быть старшим шафером на его свадьбе. Дружба эта держалась, несмотря на наши позднейшие политические расхождения, до самой смерти Горемыкина, уже в эмиграции. Поручая мне работу по составлению «Исторического обзора», Куломзин прежде всего свел меня с профессором Середониным, работу которого я должен был продолжать, а Середонин показал мне то, что им было уже сделано раньше, и посоветовал мне усвоить несколько использованных уже самим приемов архивной работы. Кроме того, Куломзин дал мне, как он выразился, «нить Ариадны, чтобы вы не запутались в мелочах»: секретную записку о царствовании и делах Александра III, составленную бывшим министром финансов, а потом либеральным председателем Комитета министров, Н. X. Бунге. С нею я и погрузился в море архивной работы.
Через год, к заказанному мне сроку, большой нарядно изданный том, в несколько сотен страниц, с моим именем и «под главной редакцией статс-секретаря Куломзина», был отпечатан и поднесен Государю, лично приехавшему в день юбилея, вместе со всеми великим князьями, к нам в Мариинский дворец. Не все вошло в этот том из того, что я узнал о России за время работы: я был осторожен, и Куломзину не пришлось быть ни моим редактором, ни даже цензором, он ничего не изменил и не вычеркнул. Но одно вошло, и крепко вошло, в мою юную голову: насколько, в исторической перспективе, царствование императора Николая II было обусловлено обоими предыдущими царствованиями, столь резко различными: 1) преобразовательным, двинувшим Россию вперед, но и разволновавшим ее, временем императора Александра II и 2) властно национальным, охранительным царствованием, «паузой» императора Александра III, паузой неизбежной, во многом спасительной, но во многом очень опасной, ибо затянулась она слишком надолго. После Царя-Освободителя и Царя-Миротворца нужен был Царь-Устроитель. Александр II был убит революционерами; естественной первой задачей его преемника было подавить революцию; но эта задача была достигнута уже в первые 7 - 8 лет его царствования; между тем внутренняя «закупорка», остановка всех реформ продолжалась, и наиболее пострадала при этом самая важная и наименее повинная в гибели Царя-Освободителя реформа: крестьянская.
«Парадная приемная герцога Лейхтенбергского в Мариинском дворце (современное фото)»
Забегая вперед, скажу, что позднее, уже в 1910 году, мне пришлось сопровождать премьера Столыпина в его поездке по Сибири. Во время этого путешествия - когда мы плыли на пароходе по Иртышу - я услышал от Столыпина, разговорившегося с Кривошеиным, определенное подтверждение - справа! - этого моего юношеского, либерального вывода. «Царя Александра II убили, надо было обуздать революцию, пришлось остановить реформы, все это понятно, - говорил Столыпин. - Но успокоение было уже достигнуто в первые годы царствования Александра III. И когда в 1889 году министр граф Толстой вводил в деревне земских начальников, сохраняя крестьянскую общину и юридическую обособленность крестьянского земельного строя - обособленность, граничившую с крестьянским бесправием, - вот тогда вместо земских начальников или вместе с ними (говорил Столыпин) надо было бы нам начать нынешнюю работу по крестьянскому землеустройству: создать из местных людей нынешние землеустроительные комиссии. Вот если бы так случилось, - продолжал Столыпин, - тогда я был бы теперь спокоен за будущее России. А то мы потеряли, с устройством крестьян, 20 лет, драгоценных лет, и надо уже лихорадочным темпом наверстывать упущенное. Успеем ли наверстать? Да, если не помешает война». Война, как мы знаем теперь, пришла уже через 4 года. А Столыпин был убит через год после этого разговора.
Но из-за запоздания с устройством крестьян на основе мелкой земельной собственности - что и было конечной целью реформы Александра II - произошли два основных парадокса предреволюционной эпохи, так поражавшие иностранцев: 1) в России, при ее земельных просторах и редком населении, крестьянство всегда жаловалось на малоземелье и 2) крестьянство, которое в других странах обычно считается элементом консервативным, - в России было пороховым погребом, так как оно легко поддавалось революционной пропаганде. Прав поэтому Троцкий в своей «Истории русской революции», когда он подтверждает (подтверждение Столыпину, идущее слева!), что если бы русская буржуазия сумела разрешить земельный вопрос, то ни за что революционный пролетариат не пришел бы к власти в России в 1917 году! Недаром и правый политический деятель В. И. Гурко, сын фельдмаршала, знаток земельного вопроса, всегда отстаивавший необходимость для России не только мелких, но и крупных сельских хозяйств как «фабрик зерна», работающих на города и на вывоз, признавался тем не менее в своей книге, вышедшей в самом начале двадцатого века: «Когда в России говорят "аграрный вопрос", эхо отвечает: "крестьянские беспорядки"»..
И.И.Тхоржевский: "Последний Петербург" \\ воспоминания камергера... (СПб, 1999)
- Ср, 13:32: Весело живем) http://t.co/5L6kMsb8Bz
- Ср, 13:44: УмироТворение http://t.co/Xo4B92vJD9
- Ср, 13:51: http://t.co/EQqQEhMA5j
- Ср, 15:07: 800 тысяч пользователей Facebook стали жертвами нового вируса http://t.co/6POfk9bXpr
- Ср, 16:02: Клоуны... http://t.co/0V8iO8JCEa
- Ср, 17:12: Армия Ирака приготовилась к возможным авиаударам по Сирии http://t.co/5Rylw4ecP2
- Ср, 17:36: http://t.co/yi6KA1AO4h
- Чт, 05:42: ...третья мировая... http://t.co/P5ZI71NvcO
- Чт, 07:03: Обама считает, что сирийская оппозиция не могла применить химоружие http://t.co/3TYXL1ufIH
- Чт, 07:15: http://t.co/I3cUshY611
- Чт, 07:23: Кузбасс-чемпион!!! http://t.co/LirJ9LgnkD
- Чт, 07:26: Убежденный холостяк
http://t.co/gLJisrInTt - Чт, 07:36: Кемеровский школьный сайт признали лучшим в России http://t.co/WumAutnFzR
- Чт, 07:37: написал(а) в своем ЖЖ http://t.co/TfOFFePPXk
- Чт, 07:42: ЛУЧШИЙ В РОССИИ! http://t.co/0JAMNIlGCu
- Чт, 07:44: Доброе утро Facebbok! http://t.co/m9nmrHRZ8S
- Чт, 07:48: Я пришел к Вам всем с приветом, Расказать, что за Уралом солнце встало, Что повисла радуга у нас ... ну и т.д.... http://t.co/pvtw9W3OWz
- Чт, 08:11: Кузбасс. Путешествие по Кузнецкому Алатау. Сказочный мир, волшебные места) http://t.co/ioTlBGEwYt
- Чт, 08:26: .... http://t.co/tD1lPymDCF
- Чт, 08:33: http://t.co/Tnhj4aP8At
- Чт, 08:39: Даже атомные подлодки задействованы против маленькой арабской страны. Боятся однако и не зря http://t.co/h4EBdVnxgK
- Чт, 08:44: Здрасьте марсиане! http://t.co/ZGEuCdlOAp
- Чт, 08:46: С праздником! http://t.co/N235fQNLTq
- Чт, 09:10: http://t.co/uXqm4Bydhm
- Чт, 09:16: С ореховым Спасом! http://t.co/Ouz7WsHkgx
- Чт, 09:17: Это как??? o_O
http://t.co/d1e3sXwcDR
- Вс, 16:41: Фантазерки http://t.co/hiRfWvle0g
- Вс, 16:49: Вот и вечер подкрался... Хороши в России вечера) http://t.co/hi0BU6RGV8
- Вс, 16:52: О как! http://t.co/YM3wP21fPe
- Пн, 05:31: Святейший патриарх http://t.co/CGC9IGs9mR
- Пн, 05:31: написал(а) в своем ЖЖ http://t.co/ErsGthWxCt
- Пн, 05:36: Святейший Патриарх Кирилл в Кузбассе http://t.co/F85tfUX2YC
- Пн, 06:45: Хозяин, не пущу в интернет! http://t.co/6I7300abTV
- Пн, 07:10: http://t.co/ZeLORXMJ0h
- Пн, 07:12: Флот Британии готовится к участию в возможной операции против Сирии http://t.co/AIJDv1EsGk
- Пн, 07:16: http://t.co/FRAnhnyYBf
- Пн, 07:56: КУЗБАССКАЯ МИТРОПОЛИЯ » Святейшему Патриарху Кириллу присвоено звание Почетного гражданина... http://t.co/CrzaVJYeB9
- Пн, 08:09: МОТОЦИКЛ НА ДРОВАХ http://t.co/Qsk4flnVDy
- Пн, 09:16: Воды Амура подошли к Хабаровской ТЭЦ-2 — Владимир Таюрский — — Российская Газета - мобильная версия http://t.co/46eUyePVMC
- Пн, 09:19: Все это напоминает иракские события 10-летней давности. http://t.co/gfl27H3SSE
- Пн, 09:21: Дискуссии разгораются... http://t.co/xyDDzosQVi
- Пн, 09:29: Путин обсудит развитие ТЭК и поговорит с шахтерами http://t.co/gJMIzwwygS
- Пн, 09:29: написал(а) в своем ЖЖ http://t.co/yTvBL2b1Kr
- Пн, 09:31: Путин обсудит развитие ТЭК и поговорит с шахтерами / Газета Кемерова. Новости Кемерова,... http://t.co/0XFJCdWpLY
- Пн, 09:34: В. ПУТИН ПРИЛЕТЕЛ В КУЗБАСС http://t.co/bl4in2aIvX
- Пн, 09:40: А сегодня утром в тайге мне улыбнулась фея) http://t.co/9k9ssMoSU4
- Пн, 10:23: http://t.co/n0SNJBWUka
- Пн, 11:24: Все повторяется, все циклично... http://t.co/tOSZdWcuav
20.2 10.1
Очень интересное сочетание основы и цели дня. Можно сказать, Инь и Янь – Женщина и Мужчина.
Основа дня с твердой мужской энергией, а цель – мягкая, женская.
Задача дня объединить энергии в одно целое и добиться гармонии.
среда, 04 сентября 2013
Когда пассажиру надоедает лицезрение красот за окном, он начинает думать глупости.
Ну, там - "долетим ли мы?" или "а что это за штуки там на крыле сверху торчат?"
И если ответ на первый вопрос сугубо вероятностен и целиком находится во власти Аллаха, то вот по второму мы как раз имеем, что сказать...
Это не мираж. Штуки действительно торчат на верхней поверхности крыла 737 Классики.
Из окна салуна выглядят они как расположенные в ряд небольшие уголки.
Для чего это нужно?
Вообще-то мы любим ламинарный поток. Это когда он течёт плавно, безотрывно от поверхности и без завихрений.
Но.
Воздух, как и другая вязкая жидкость, при обтекании тела замедляется возле его поверхности. Это называется "пограничный слой".
А нам нужно на верхней поверхности крыла, чтобы воздух как-то интенсивнее ехал. Подъёмную силу там создавал, что ли.
Решение пришло внезапно и парадоксально - оказывается, для ускорения медленного потока можно использовать нелюбимые завихрения.
Сделали это с помощью внедрения в пограничный слой быстрого потока, удалённого от поверхности.
Вот с помощью показанных устройств и происходит процесс.
Как видно по следу потока на следующей картинке,
интересующие нас завихрители (по-английски "vortex generators") установлены под некоторым углом к потоку.
Они отклоняют его слегка в сторону, а на это место (которое, как известно, пусто не бывает), устремляется свободный воздух.
В итоге пограничный слой ускоряется за счёт внедрения более быстрого потока, удалённого от поверхности.
Такое решение позволяет улучшить обтекание крыла на малых скоростях. Позже наступает срыв потока.
Вроде как и на больших углах атаки ещё помогает.
То есть, практически, увеличивается запас до сваливания и уменьшается минимально допустимая скорость (важно на посадке, опять же).
Подобные устройства есть и в других частях самолёта, где хорошо бы обеспечить качественное обтекание.
Вот, например, в районе хвоста, между килем и стабилизатором.
Полагаю, что тамошние завихрители улучшают обтекание корневой части рулей направления и высоты.
К этому же можно отнести и довольно большую аэродинамическую поверхность на капоте двигателя:
Дело в том, что расположенный близко к крылу двигатель оказывает не очень хорошее влияние на пролетающий в тех краях поток воздуха.
А дополнительная аэродинамическая поверхность создаёт неслабый такой вихрь, улучшающий обтекание этой зоны.
Пишут, что это важно на взлёте.
Вихрь с этой поверхности хорошо заметен в сырую погоду из-за конденсации в нём водяного пара.
При полёте с выпущенными предкрылками хорошо видно, как белая полоса, начинающаяся на передней кромке Vortex Generator-а, уходит сверху него на верхнюю поверхность крыла.
Ну что же... пожалуй, на этом всё.
Теперь вы можете смелее глядеть в окно и даже улыбаться и махать ручками этим простым, но столь интересным "странным штучкам сверху".
P. S.
Небольшое видео о пользе завихрителей:
P. P. S.
Интересно, что на 737NG завихрителей сверху крыла стало меньше, чем на Классике.
P. P. P. S.
По-русски их называют "турбулизаторы".
Во время написания в голову пришёл только перевод "завихрители".
